На изнанке.

[koroleva-serdec]

Название: На изнанке
Автор: Ellfella
Бета: Nnatta
Фэндом: Naruto
Дисклеймер: Kishimoto
Пейринг/Персонажи: Neji/Hinata, Matsuri
Рейтинг: PG-13
Жанр: angst
Размер: mini
Предупреждение: ООС, AU, инцест, насилие
Размещение: с этой шапкой и высланной мне ссылкой
Саммари: один из семи смертных грехов – нечистота.

Сначала было стыдно и мерзко. Потом – просто стыдно.
А потом она привыкла.
Смирилась. Смотрела в потолок и все думала: надо бы смахнуть пыль с люстры. Грязный налет. Некрасиво. Темно.
Пустой взгляд; вздумай он посмотреть ей в глаза – понял бы. Но Недзи никогда не интересовало, что чувствует Хината и чувствует ли она хоть что-нибудь. Чего хотел – то получал. Сопротивлялась вяло, больше по привычке; и в помине не было ожесточенности, с которой отталкивала его в первый раз. Настоящая схватка, о которой не расскажешь никому, которую не покажешь на широком экране – потому что нет ни красоты замысла, не безукоризненного технического исполнения. Только страх. Я не смогу, он ведь сильнее, у меня болит сердце, хотя он и не бил всерьез, зачем ты это делаешь, Недзи?
Зачем?..
Сломал ее, как дешевую пластмассовую куклу, и таскал зачем-то по полу, пока она, обессиленная, смотрела в потолок. Боль? Наверное, была; но сердце болело сильнее, а кровь, которую потом замывала на паркете, показалась чем-то посторонним. Чужим.
Растерянно находила синяки и царапины на собственном теле, и чувствовала себя пустой, и все тело начинало болеть в такт с тем, что тяжело билось в груди; не понимала.
Зачем?
Ненависть? Да, но зачем тогда покрывать поцелуями ее шею и плечи – болезненно-нежно, как отмечала другая-Хината, облюбовавшая себе местечко в стороне; Хината-настоящая, которую целовал и ломал Недзи, не чувствовала ничего. Ни его нежности, ни грубости; она была игрушкой с вырванными глазами, которую можно наказывать или ласкать. Пустая. Пустая. Совсем.
Зачем это все?
Молчала. Всегда – молчала. Отучилась реагировать на внешние раздражители; ледяное тело, омертвевшее лицо. Куклы похожи на трупы; тоже не сопротивляются. Но ведь не эту бесчувственную оболочку ты так страстно желаешь, Недзи? Раз за разом, каждый вечер, ты растворяешься в собственных мечтах. Ты видишь отклик там, где его нет и быть не может, слышишь учащенное дыхание Хинаты, теплой и нежной, будто согретый солнцем шелк, чувствуешь несмелые прикосновения рук и горячую влажность приоткрытых губ; ты живешь иллюзией. И не замечаешь очевидного – пустых глаз и лица, по которому будто нехотя прокладывают себе путь бесцветные капли.
Плакать Хината-настоящая не умеет тоже.
Это странно, но Недзи нисколько не изменился; Хината отстраненно наблюдала за тем, как он о чем-то говорил со своей давней подругой Тен-Тен и терпеливо выслушивал очередную идею соседа Тен-Тен, Ли. Все то же собранное безучастие; только взгляд немного потеплел. А может, Хинате казалось.
Она не задавалась вопросом, изменилась ли сама. Неинтересно. Ничто больше не вызывало интереса – кроме единственного вопроса.
Зачем?
Руки связаны капроном. Казалось бы, ненадежный материал; стрелки на чулках, зацепки на колготках, но теперь – не вырваться.
Он хочет, чтобы было так.
Зачем?
Это не ненависть, но ее обратная сторона; не любовь, но ее изнанка. И отчаяние, тонким прутом засевшее в груди, колючей проволокой уцепившееся за ребра; не вырваться.
Зачем?
У чая, который они пили по утрам, был привкус крови. День ото дня он становился все отчетливее, как про себя отмечала Хината-другая; Хината-настоящая пила и машинально поглядывала на грязную люстру.
А Недзи смотрел на нее пустым, невидящим взглядом; и однажды Хината поняла, что больше не важно – зачем. Теперь – не важно.
Это произошло внезапно; было утро, и она выливала недопитый чай, а потом сразу наступил вечер, словно Кто-то, знающий все о грязи и отчаянии, вдруг выключил свет.
Хината поняла, что стоит на кухне с пустой и невымытой чашкой в отставленной руке; а в раковине перед ней – бурые засохшие пятна от зеленого чая, будто свернувшаяся кровь.
Звон разбитой посуды; Хината пошатнулась. Посмотрела на свою опустевшую ладонь – и вышла из кухни.
Недзи вернулся через час – чтобы найти осколки чашки, увидеть разбитую люстру и обнаружить отсутствие Хинаты.
***
- Он такой красивый, - говорила Мацури, мечтательно глядя на свой самый любимый плакат с известным дорамным актером – Сабаку но Гаарой. Кто именно красивый – актер или плакат, – Мацури не уточняла.
Хината неопределенно кивала, роясь в словарях и задачниках. У нее было несколько учеников – одна из многочисленных молодых репетиторов, делящая съемную квартиру с домовитой однокурсницей.
Мацури действительно была очень хозяйственной и при этом какой-то уютной. Теплой. Она обклеивала стены их общей с Хинатой комнаты картинками, вырезанными из старых журналов, завешивала дешевыми репродукциями некачественных картин, плохими распечатками стихов и миниатюр, многочисленными плакатами со своим кумиром – и фотографиями. Фотографий у Мацури было немного, в основном родственники и она сама в детстве; на самых новых Мацури уже стояла рядом с Хинатой.
Мацури отличалась невероятной чистоплотностью и чисто женской любовью к бестолковым, но уютным безделушкам. Наволочка с мережкой, простынь, по краям обвязанная крючком, вышитые полотенца, вязаные салфетки, домашние свитеры, кофты и носки ручной работы, веселенькие занавески на окно, бесполезные вазоны на подоконнике и в левом углу комнаты, самодельные глиняные статуэтки на письменном столе. Мацури когда-то занималась художественной лепкой; казалось, она вообще умеет все, что можно сделать своими руками. А может, даже чуть больше.
Мацури постелила на голый пол симпатичный коврик, укрыла расшатанный стул специальным чехлом и во время двухнедельного отсутствия хозяйки квартиры незаметно поклеила обои. Обои пузырились и шли морщинами; помогавшая Хината совсем пала духом, но Мацури махнула рукой – дескать, разойдутся.
Морщины и впрямь исчезли на следующее утро, когда Мацури, напевая, строчила что-то на швейной машинке. В отличие от Хинаты, она подрабатывала шитьем на дому и не собиралась получать полное образование.
- Вот выйду замуж – все брошу, - бывало, поговаривала Мацури, поглядывая на обожаемый плакат с Гаарой. – Зачем она мне, эта учеба? Никакого проку. Можно подумать, историк зарабатывает больше, чем швея, хм. Если уж на то пошло, в нашем селе историки даже в школе не нужны...
Слушая Мацури, Хината странным образом успокаивалась. Чувствовала себя сильнее.
Однажды она даже поехала к Мацури на выходные – и молча помогала однокурснице по хозяйству, впервые обратив внимание на то, какие у Мацури мозолистые, загрубевшие руки.
Где тонко, там и рвется; а Мацури была надежной. Потому что – ближе к земле. Мацури не знала страха перед будущим, не знала отчаяния; Хината училась у нее, но последовать ее примеру не могла.
У Хинаты еще осталось незавершенное дело.
Факультет гуманитарных наук – безнадежно, Мацури права.
Но если ты лучшая студентка – переведешься на другой факультет, куда не смогла поступить сразу из-за слишком большого конкурса. Возможно, даже уехать за границу.
А потом...
«Я состоюсь. Не потому, что хочу кому-то что-то доказать или отомстить. Не из-за того, что мне «противно жить в грязи» - те, кто говорят так о той жизни, которую ведет Мацури, и понятия не имеют о настоящей грязи.
Просто я не могу найти себя, не могу собраться воедино. Просто я – на изнанке; вне любви, вне ненависти, вне всего.
Просто я – чиста. Свободна от всего – и потому не завершена.
Я должна найти то, что когда-то потеряла.
А пока – я буду идти вперед».
- Неужели ты ни с кем не встречаешься? – вдруг спросила Мацури. – Ты ведь такая... сильная. Красивая... Почти как он, - Мацури кивнула на плакат с любимым актером, который был для нее абсолютным эталоном красоты.
Хината не ответила.
- Эх... У меня иногда такое впечатление, что ты только о работе да учебе думать можешь, - заметила Мацури. – Карьеристка ты, подруга...
Хината бросила на нее единственный взгляд, и Мацури, смешавшись, замолчала. Иногда, вот как сейчас, Мацури побаивалась свою соседку. Она мало знала о Хинате – та не любила рассказывать о себе, – но видела, что эту девушку ничто не затрагивает. Холодная. Пустая. Невероятно, невозможно красивая; и чистая настолько, что хочется сказать – стерильная.
Мацури хорошо знала: там, где все стерильно, не растет ничего. В первую очередь – любовь.