Предел.

[koroleva-serdec]

Название: Предел
Автор:  Laora
Бета:  patlatanata
Фандом: Naruto
Дисклеймер: Kishimoto
Пейринг: Sakura/Hinata основной
Рейтинг: R
Жанр: психоделика, romance
Размер: mini
Предупреждения: AU, ООС, намеки на фемслэш и гет, POV Сакуры
Размещение: с этой шапкой и высланной мне ссылкой
Саммари: просто Картина.

Я подошла к пределу.
Я подошла к пределу и понимаю это.
Мне не больно; просто странно. Интересно, это так умирают? Когда вдыхаемый воздух начинает резать легкие, будто ножом; когда чувствуешь, что все было напрасно?
Когда ее голос из телефона говорит: извини, не могу дольше общаться, увидимся завтра, а в трубке, помимо этого веселого голоса, слышится мужской смех?
Я не знаю, кто может смеяться рядом с ней, и знать не хочу. По сути, я ничего не знаю о ней.
Кажется, у нее есть старший брат, в котором она души не чает; кажется, у нее есть однокурсники, с которыми она не разлей вода – их я как-то видела. Один – замкнутый молодой человек с неизменно высоким воротником и мрачным взглядом из-под темных очков, а второй – грубоватый и до безумия сексуальный парень в рубашке навыпуск. Помню, как меня передернуло, когда я встретилась с ним взглядом...
Мгновенная неприязнь. Ничем не объяснимая.
А ведь еще у нее есть тот, кого она любит. Она все время рассказывает о нем, плачет из-за него, смеется, показывает мне его фотографии.
Я не смотрю. Не следую за ней к университету, в котором он учится – и учится, надо сказать, отвратно. Он часто пропускает занятия; она напрасно ждет его за углом, надеясь увидеть хотя бы краешком глаза...
Я не слежу за ней. Просто знаю, как это; у меня было иначе. Но – похоже; общее происхождение. У всех страданий, и мучений, и стрел огненных, и пламени неугасимого...
Я не слежу. Мне вовсе не хочется увидеть, наконец, ее горячо любимого, дабы вправить ему мозги.
И вот теперь – смех. Кто смеется с ней? Кто делает ее счастливой?
В трубке, которую я до боли сжимаю в побелевшей ладони – короткие гудки; бывает и так. Ничего. Это нестрашно.
Просто предел.
Просто...

А вчера она была у меня в гостях. Долго-долго; выходной. Девичник, кажется, так это называется; но нас – только двое. Моя мастерская, куда ей нет хода, куда нет хода никому, кроме двух мужчин моей жизни; другие не поймут. Чай каркаде, и потом: «Можно, я приму у тебя душ, Сакура?»
Все это было вчера; а сегодня...
Я беру чашку, из которой она пила, и жадно припадаю губами к следу от ее светлой помады; это безумие.
Так бы я хотела целовать ее.
Я беру губку, которая еще помнит прикосновения ее кожи, и провожу ею по своему телу. Самопеттинг; почти мастурбация. Раньше от этого лечили; и правильно – это сводит с ума.
Так бы я хотела ласкать ее.
Я до крови закусываю губы – и принимаюсь рисовать. Иногда на девственно-белом фоне расцветают невиданные тропические цветы; иногда – нежные бутоны, нарисованные пастелью.
Так бы я хотела любить ее.
Это настоящая зависимость; я одержима ею. Днем и ночью я вижу только ее; засыпаю с мыслями о ней и просыпаюсь с ее именем на устах.
Какаси-сенсэй спрашивает меня, кто такая эта Хината, а я не знаю, что ему ответить.
Хината – это девушка, которая весело проводит время с незнакомым мне мужчиной?
Хината – это моя Картина? Та, которую я сама создала – и сама же влюбилась, будто злосчастный Пигмалион в равнодушно-неживую Галатею?
Вместо ответа я рисую. Опять.
Долго.

- Сакура? Ты дома? – голос из прихожей. Его голос.
Я стискиваю зубы. Мне хочется побыть одной. В последнее время мне хочется этого все сильнее и сильнее.
Я выпадаю из реальной жизни.
Я подошла к пределу.
Мои бессонные ночи, мои сумасшедшие дни; раньше я никогда не думала, что способна на такое. Возможно, два часа романтических мечтаний перед сном; алый пеньюар, розовое шелковое постельное белье, на тумбочке у кровати – дорогой молочный шоколад и книга в кожаном переплете, с бархатной закладкой... Душный запах первых духов, естественная красота – о косметике говорить рано.
Все так по-девичьи, да? Прямо как у нее...
Может, меня и тянет к ней потому, что я изменилась. Теперь пеньюар спущен с плеч или вовсе отсутствует; под короткими ногтями с простым маникюром – темная кровь, на запястьях и предплечьях – царапины, и розовый шелк испачкан в бордово-коричневом, запекшемся, мучительном – будто в молочном шоколаде.
Книг нет и в помине. Я не могу читать их, я выпадаю из нереальной жизни тоже, и не сплю по ночам – две ночи не предел, ты можешь больше, Сакура. Бледное лицо, темные круги под глазами, обуглившиеся губы, короткие, будто сожженные ресницы – я избегаю зеркал.
Я смотрю на нее, свежую, полную надежд, отдыхаю на ней взглядом и избегаю называть по имени; для меня имя человека – пароль. Страшно слышать пароли, которыми люди бездумно бросаются направо и налево...
- Сакура?
- Я здесь, - отзываюсь, легко поднимаясь с кресла; выхожу ему навстречу – босая, полуголая; обнимаю его.
Он мокрый и холодный, и можно полной грудью вдохнуть вкусный запах талого снега – его запах; а у нее взгляд, будто зимние праздники. В чем-то они похожи, но...
Что со мной? Почему без нее мне чего-то не хватает? Почему я не могу стерпеть чужой смех рядом с ней, на той стороне провода?
Почему – предел?
- От тебя пахнет красками, Сакура, - говорит он. Мое имя – пароль; на мгновение я склоняю голову ему на плечо.
Потом – отстраняюсь, потому что мое судорожное, бессонное тепло поглощает его приятный холод.
Я чувствую себя так, будто я больна.
Но мне не больно.
Не больно.
- Рисовала? – спрашивает он. Киваю, отстраняясь; у него теплый взгляд, и при этом – невыразимо равнодушный.
Совсем не такой, как у нее.
- Картину, - говорю хриплым голосом – будто со сна. Будто с улицы.
Будто это не он был на морозе, на кладбище, присыпанном снегом, а я.
- И еще... так, - добавляю, неопределенно поводя рукой. Я бы предпочла совсем не говорить об этом; но ему могу доверить историю своих даже самых бессмысленных творческих потуг. Потому что была прошлая зима, и отдых в Эмиратах, и теплый Индийский океан, и Новый год, встреченный рядом с Дубайской Башней – выше некуда, Сакура.
Там ты научилась доверять.
Там он купил тебе длинное черное платье, расшитое золотом; замотаться в платок – и из тебя получится примерная мусульманская женщина...
- Ты становишься все более... настоящей, - говорит он, разуваясь и снимая верхнюю одежду. – Покажешь мне свои работы?
- Это не работы, - возражаю. – Так... наброски.
Будь моя воля – они отправились бы в мусор, эти наброски. В последнее время мне все меньше и меньше нравится то, что я рисую; а он говорит – я становлюсь настоящей, и добавляет что-то про выставку моих работ.
Какое «настоящая», какая «выставка»? У меня есть только одна Картина. Но она никогда не будет закончена...
Потому что это – предел. Дальше некуда идти, а до завтра, когда я снова увижу ее – вагон времени...
Нет. Целый монорельс – как тот, вдоль береговой линии Пальма Джумейра в Дубае...
- Не тратьте на них время, Какаси-сенсэй.
Я знаю – он потратит. Да и мне надо что-то делать в ожидании завтрашнего дня и новой встречи с ней.

Следующим утром первое, что я вижу на ее лице – это улыбку; на моей памяти она впервые улыбается так.
Я не могу смотреть в ее глаза. Теряюсь, краснею, умираю и возрождаюсь вновь, и с внезапной отчетливостью понимаю: это все. Предел достигнут.
- Ну что, это был он? – заговорщицки спрашиваю я. Только небо знает, чего стоит мне такая веселая непринужденность – оно, всевидящее, плачущее дождями, которые в Дубае идут всего три раза в год...
Небо – и Какаси-сенсэй. Он знает меня так хорошо, что это начинает раздражать.
- Наруто-кун, - счастливо кивает она. – Он наконец-то... наконец-то обратил на меня внимание!
Я улыбаюсь.
У меня в кармане – платок.
У меня на платке – кровь. И клей, и болезнь; зимний кризис. Не больше, не меньше.
Я ошиблась. Еще не предел, нет. Хотя близко.
- Познакомишь с ним?
- Да, конечно, ты ведь моя лучшая подруга, - она счастливо улыбается в ответ – светлая, чистая, счастливая... Моя полная противоположность.
Я ошиблась. Это больно – быть лучшей подругой.
Если бы я могла произнести ее имя, я бы так и сказала: мне больно, Хината.
А она – она засмеялась бы в ответ: как это может быть больно, Сакура? Совсем ведь не больно. Совсем.
А ты загляни в меня. Не бойся крови или того, что влажные ткани моего тела расходятся слишком легко, и чистый, глубокий, пористо-багровый цвет мяса перемежается с не шибко приятной на вид слизью, с синюшными комками внутренностей; загляни.
Тогда ты увидишь, что больно – бывает. И еще как.
Ты только не бойся.
Ты только проникни – в крови.
Хотя – ты проникла и так, проросла сквозь сердце белой хризантемой с алыми каплями на неухватистых лепестках; тебе не отмыть свои лепестки, Хината.
Так же, как мне – не умереть, не избавиться от тебя; это еще не предел, еще не предел...
Есть пламень, который не загасить и Великому Потопу; есть то, у чего нет предела. Можно подойти к нему вплотную, но и только.
- Мне пора на занятия, - осторожно пожимаю ее тонкую руку, затянутую в мягкую кожу черной перчатки. – До встречи.
- Удачи, Сакура, - серьезно говорит она.
Она всегда прощается только так.

А потом я засыпаю – и не помню, чем занимаюсь во время сна. Мозг отключается, тело делает что-то – совершенно автоматически, я могла бы уже умереть сто раз, нет, даже больше, но это не предел, необъяснимая сила хранит меня – зачем? Чтобы продолжала рисовать огрызки себя, которые Какаси-сенсэй хочет видеть на выставке, а я – на городской свалке?
Или мою Картину, которая никогда не будет закончена – я знаю это даже сейчас?
Я просыпаюсь, потому что меня будит Сай; он это умеет – возвращать в реальность.
Оказывается, мы – на лекции, на которой все равно никогда не научат рисовать; научить рисовать невозможно. Сай знает это не хуже меня, но он привык подчиняться правилам; потому и будит, чуть касаясь плеча.
Сай видел мою Картину. Он понимает... отчасти.
Он способен заглянуть глубже, чем другие; он видит во мне не только Харуно Сакуру, талантливую молодую художницу, ученицу и сожительницу самого маэстро Хатаке Какаси...
Он видит мое безумие, к которому я так давно шла – и, наконец, приблизилась вплотную.
Я завидую ему. Я не так прозорлива; я могу только чувствовать.
И мои чувства уничтожают.
- Как известно, предводителя муз и покровителя искусств Аполлона также называли Губителем, - говорит преподаватель. Сай записывает; мой беглый, расфокусированный взгляд выхватывает четкие черные буквы на разлинованном листе.
Хотела бы я знать, как Сай видит мир.
- И Мышиным богом, - добавляет преподаватель, подглядывая в распечатки.
Сай записывает, но закончить последнее слово ему не суждено; я накрываю его бледную руку своей, чуть менее бледной, и рассеянно созерцаю собственный маникюр.
Зеленый лак на ногте указательного пальца немного облупился.

- Мышиный бог – смерть, - говорит Сай после занятий. Он это умеет – говорить на темы, которые находятся под негласным запретом.
- Бог смерти? – уточняю я.
Сай не отвечает, и я чувствую, что не права. Или – не совсем права...
- Хочешь уйти? – неожиданно спрашивает Сай. Я не понимаю, о чем он; переспрашиваю.
- Твоя картина... На ней ведь не Какаси-сан? – Сай, как обычно, задумчив и невероятно осторожен; он боится ранить.
Потому всегда ранит особенно сильно.
- Человек, который... подводит к пределу, - с трудом говорю я. Горло кажется распухшим – не то болезнь, не то хризантемы, корнями укрепившиеся где-то глубоко, во влажных тканях, пронизавшие желтоватые кости...
- Ты давно знаешь этого человека? – спрашивает Сай.
«Еще со школы; лучшая подруга, знаешь ли. Я даже тогда не называла ее по имени... А она ничего не замечала.
И, наверное, уже не заметит».
- Ты слишком... выкладываешься, - не дождавшись ответа, Сай подбирает слова. Ему тяжело выразить то, что хочет сказать. Всегда было тяжело. – Ты... сгораешь. Искусство – это искушение. Ты слишком... совершенна. А это – смерть. Остановись, Сакура... Сакура.
Сай говорит что-то еще – и, не дождавшись ответа, трясет меня за плечи. Он считает, что это важно.
На нас начинают оборачиваться; пойдут сплетни, черный пиар обеспечен, хотя мне и он не поможет – какое совершенство, о чем ты говоришь, Сай, то, что я рисую, годится только чтобы камин растапливать...
Сай считает иначе. Сай пытается достучаться до меня – а я выпадаю. Опять.
Сай говорит: очнись, Сакура. Возьми себя в руки.
Я бы спросила: почему ты так спокоен?
Но я не спрашиваю. Я догадываюсь – почему.
Тоже предел, верно?
Сай говорит: ты зашла слишком далеко, Сакура. Вернись, пока не поздно.
Я бы спросила: а кого ты видишь на моей Картине?
Но я не спрашиваю. Я догадываюсь – кого.
Он все так же спокоен – даже тогда, когда говорит странные, непривычные, ненужные слова; а потом – уходит.
Потому что он видел мою Картину. Он знает... но не все.
Жаль, что он не видел ее. Наверное, он бы удивился.

- Это – Харуно Сакура, - говорит она. – Моя лучшая подруга... и в будущем – известнейшая художница. Скоро откроется выставка ее работ...
Выставка действительно откроется. Какаси-сенсэй редко слушает мои возражения; у меня сильнейшее чутье, но я еще слишком молода – вот как он говорит, и я с ним согласна. Пусть решает. Хорошо, когда кто-то может решать за тебя...
Плохо, когда не можешь решать сама.
- Узумаки Наруто, - у него сильное, энергичное рукопожатие, и сам парень симпатичный; гораздо симпатичнее, чем казался на фотографиях. Аура специфическая; теплый. Даже теплее, чем она.
Теплых людей тянет к теплым, холодных – к холодным; Наруто и Хината теплые.
А я, Какаси-сенсэй и Сай – холодные. И тут уже ничего не поделаешь; может, я и была теплее...
Пока не подошла к своему пределу.
- Очень приятно, - улыбаюсь, сжимая его ладонь так, что парень морщится и смотрит на меня с невольным уважением. Еще бы – на занятиях по физкультуре я всегда была среди первых, в армреслинге кому угодно могла дать сто очков вперед, а уж стометровку и вовсе бегала лучше всех, если, задумавшись, не оставалась на старте после начала отсчета... хотя это к делу не относится.
Время в компании парня по имени Наруто летит незаметно – мы, похоже, засиделись; уже поздний вечер, Хината вдруг хватается за голову и говорит, что у нее на завтра еще не подготовлен какой-то проект. «Как я могла забыть, совсем из головы вылетело... Ничего, если я не буду вас провожать?»
У Хинаты такой безумно виноватый вид, что хочется сгрести ее в охапку и утешать до самого утра; я отвожу взгляд, а Наруто чмокает ее в щеку – дескать, сами доберемся. Мы прощаемся – мое деланно равнодушное «До завтра», ее обычное «Удачи» и чуть легкомысленное «Увидимся» Наруто.
Уже на улице, где ветер забивает горло лихорадочно блестящими снежинками, он приглашает меня на свидание. Запинается, пытаясь делать неуклюжие комплименты, говорит: ты будто горишь... нет, сияешь.
Про себя отстраненно удивляюсь: надо же, в правиле теплый-теплый – холодный-холодный, похоже, есть исключения.
И если меня, холодную, потянуло к ней, теплой, то отчего же теплому Наруто не потянуться ко мне?
А может, я неверно поняла суть этого правила, и противоположности, наоборот, притягиваются?
- Приходи на мою выставку, - говорю я. – С Хинатой.
И чмокаю его в щеку.

По утрам в теле – холод и невероятная усталость; болею.
Есть такие болезни... которыми надо переболеть.
По ночам Какаси-сенсэй говорит, чтобы я не засиживалась допоздна, и поправляет на мне халат, мимоходом касаясь губами моего плеча.
Он любит меня – так, как умеет.
Я испытываю к нему смесь жалости, благодарности и раздражения – и ничего не могу с собой поделать.
Негодная, испорченная девчонка. Грязная, как неумытый чертенок, выбравшийся откуда-то, где было очень много серы.
Я недостойна ангела. Я даже стоять рядом с ней недостойна.
Сай был неправ – я несовершенна... В отличие от той, чье имя не так давно произнесла вслух – не во сне. Абсолютно осознанно.
Жаль, но большинство людей несовершенны. Взять хотя бы Какаси-сенсэя.
Он не может даже достать новый рулон туалетной бумаги – оставляет мне жалкий обрывок, будто подавая знак. Он никогда не вытирает пол в ванной и часами пропадает на кладбище, а, вернувшись, рисует свои бесконечные мрачные картины, которые источают неземной свет.
Ему необходима поддержка. Он слишком многое потерял... в прошлом, о котором я не хочу знать.
Он понимает меня и готов полюбить; мы похожи, как кровные родственники.
Сай несовершенен тоже – не может облечь свои мысли в слова, и говорит то, о чем говорить не принято, и потому так тяжело сходится с другими.
Люди несовершенны... но совершенство – это смерть. Древнегреческий бог Аполлон, само воплощение совершенства, также был назван Губителем; а вот люди несовершенны.
Уже за это их следует любить.
Я запираюсь в своей мастерской – и долго-долго смотрю на чистый холст, который, наверное, так никогда и не станет завершенной картиной...
Который уже – Картина. Только по-настоящему ее вижу лишь я. Я всегда могла смотреть на нее часами; Сай как-то сказал, что эта картина, наверное, - лучшее из созданного мной.
Потому что ее еще не существует.
Так же, как не существует совершенной Хинаты, улыбающейся мне с той стороны чистого холста...
Секунду я смотрю на свою Картину.
А потом – сжимаю рукоятку припасенного ножа.
Я собираюсь вырезать саму память о ней.
Вот теперь – предел.
Что скажешь, Хината?..